День Здоровья

— До свидания, — сказала Марина Петровна. — Надеюсь, никто не забудет, какой завтра день?

— День сурка! — выкрикнул с задней парты Васильчиков.

Все кисловато засмеялись. Ничего особенно веселого в этом не было, но страшное напряжение, терзавшее ребят всю неделю, искало хоть какой-то разрядки. Танька-хромая, наполовину загороженная кустом чайной розы, судорожно закашлялась.

— Сурки — это не для нас, — спокойно сказал Леша Миронов. — Сурки — это мелковато.

Взгляды обратились к нему.

— Справедливо, Леша, — сказала Марина Петровна и улыбнулась. Не натянутой учительской улыбкой, а по-родственному, тепло и немного беззащитно. Лешина уверенность притягивала. Даже она, классная руководительница, уже пожилая женщина, слышала этот зов Солидарности.

— Напоминать ничего не буду, — продолжала Марина Петровна, — вы и сами все знаете, а что забудете, то родители напомнят. Ну, ребята, до свидания.

— До свидания! — нестройно ответил класс.

Маша вскинула на плечо тяжелый рюкзак и пошла к двери. Мимо, торопясь, проковыляла Танька-хромая, споткнулась и уцепилась за ее рукав. Маша, хмуро глянув на нее, помогла ей выпрямиться. Танька едва слышно залепетала извинения, а сзади донесся голос Марины Петровны: «Таня, ты не могла бы на минуту задержаться?» Хромоножка отцепилась от Маши и, едва не плача, повернулась к учительнице.

Выйдя из класса, Маша по привычке бросила взгляд в окно, выходившее в школьный двор. Там, на ступенях у входа, вторая смена ждала, когда их впустят. Некоторые десятиклассники курили. Легкой пружинящей походкой подошел вожак десятого «Б», Андрей Ольхин, что-то коротко сказал и стал отбирать у парней сигареты. Те не сопротивлялись. Маша задержалась у окна, с интересом наблюдая за этой сценой. Какой-то белобрысый, заросший прыщами тип, похожий на вирус гриппа, начал выступать, и Ольхин дал ему в лоб — несильно, поучая. «Вожак», — убедилась Маша.

В коридоре раздался звонкий голос Васильчикова: «Эй, Леха!». «А!» — отозвался Миронов. — «Иди сюда, поговорить надо».

Маша обернулась. В коридоре оставались только Васильчиков с Мироновым и она. Маша подумала, что надо бы уйти, но ее не гнали и вообще не обращали на нее внимания.

— Ты это, Леха… — напряженно сказал Васильчиков. — Как… завтра-то?

Миронов немного подумал, отведя взгляд.

— По-честному, — глухо сказал он наконец. — Ты — так ты, я — так я. Без поддавков. И потом… ну, это… зла не держать.

— Идет, — проговорил Васильчиков и вздохнул. — И это… дружба то есть. Мы с тобой… все равно… друганами останемся.

— Закон, — напомнил Миронов.

— Чего Закон? Подумаешь. Что мы, не люди, что ли?

— Да, — сказал Миронов. — Мы — люди.

Васильчиков протянул ему руку. Они стояли неподвижно, молча, пристально глядя друг другу в глаза, и в их еще мальчишеских лицах читалась будущая суровость. Миронов, высокий и уже в четырнадцать мускулистый, считался признанным лидером класса, но Васильчиков был легче и стремительней.

Шагая по лестнице вниз, Маша думала: «Интересно, кто станет вожаком — Леха или Игорь? И неужели Танька тоже поедет на День Здоровья? Она же бежать не сможет, только с ума сходить будет. А если ее не пустят — еще хуже будет сходить с ума. Она же все-таки наша». Маша уже оделась и собралась уходить, когда услышала за спиной знакомый голос.

— Волкова!

Миронов говорил тихо и как бы несмело, что совсем не вязалось с его строгим непроницаемым лицом. Маша почти безразлично посмотрела на него, ожидая, что за этим последует.

— Ты… это… — Миронов запнулся и вдруг протянул руку и резко выхватил у нее рюкзак. — Я помогу.

— Ладно, — удивленно сказала Маша.

Оказалось, Миронов хорошо знает, где она живет. Леша шагал рядом с нею размеренно и целеустремленно, глядя в конец улицы. Маша мучительно думала, что бы такое уместно было сказать. Она инстинктивно пыталась приладиться к его походке, но широкий и размашистый Лешин шаг не позволял этого сделать, она отставала. Встречные улыбались, глядя на них, и оттого Маше было еще неуютней.

Они шли мимо сияющих магазинов и ухоженных скверов. Чистая расчесанная трава пестрела цветами. Весеннее солнце сверкало на белом кафеле, которым были облицованы новые высотки, их зеркальные стекла светились, точно серебристый жемчуг.

— Красиво, — сказал Миронов, и Маша поспешно согласилась. Он взглянул на нее исподлобья и тотчас отвел глаза. Этот довольно мрачный взгляд неожиданно успокоил ее, и Маша подумала, что смысл разговора не так уж важен. Она промямлила что-то о домашнем задании. Миронов отвечал коротко, но идти вдруг стало легко, и секунду спустя она поняла, почему: Леша сам подстроился к ритму ее шага.

У Машиного подъезда сидела прямо на асфальте Лиля Черкасская со своей компанией. Компания была довольно унылая и будто бы побитая пыльными мешками, но Лилю она устраивала. Давным-давно, еще в детском саду, Маша дружила с ней, но потом поняла, что Лиля — не ее породы. Она даже не повернула головы в ее сторону, только громко сказала Миронову: «Увидимся на Дне Здоровья!» — и юркнула в подъезд. Лиля пожала плечами и приложилась к бутылке «Балтики». Глаза у нее были осоловелые.

Миронов еще немного постоял у двери, не обращая внимания на притихшую компанию. Маша помахала ему рукой из-за стекла и, неожиданно осмелев, улыбнулась.

Утром, когда девятиклассники подошли к школе, их уже ждали шесть автобусов с зеркальными стеклами. Классные руководители пришли еще раньше и теперь, бледные и не выспавшиеся, рассовывали подростков по машинам. Миронов, завидев Машу, издалека стал подпрыгивать и подавать ей какие-то знаки, ничуть не боясь навредить своему великолепному имиджу.

Танька-хромая все-таки заявилась. На шее у нее висел меховой мешочек. Маша пригляделась и ахнула от зависти — это был «Полуночный амулет» из магазина «Путь к себе», стоивший чуть дешевле новой иномарки. Откуда Танькины родители взяли такие деньги, оставалось загадкой.

Марина Петровна, бледная до серости, с неряшливо подведенными глазами, стояла возле одного из автобусов, высоко подняв табличку с надписью «9-В». Маша села у окна, и минуту спустя рядом с ней на сиденье плюхнулся счастливый Миронов.

— Ну вот, все хорошо, — сказал он, отдуваясь. — Хвостенко тоже побежит.

Маша не сразу поняла, что он говорит о Таньке.

— Танька хорошая девчонка, — сказала она наконец. — У нее голова варит, и она добрая.

— Да, — кивнул Леша. — Мы же не звери лесные, у нас главное — мозги. Она правильная. Наша.

Сзади послышалось какое-то шевеление. Маша обернулась. Там, по привычке переругиваясь, шумно усаживалась классная кодла: Ларина, Галоян и еще несколько парней, отличавшихся редкой безмозглостью и ранним половым созреванием. «Неужели они тоже будут с нами? — подумала Маша. — Такие противные…»

— Не всем же быть вожаками, — словно услышав ее мысли, сказал Леша. Она удивленно покосилась на него, и он объяснил: — Да я вижу, как ты на них смотришь. Они тупые, но такие никем никогда не будут командовать. Командовать будут ими — умные… Так что они нам на пользу.

— А Ларина?

— А с ней подумать надо. Такая будет начальствовать, даже если не над кем окажется, просто так, сама по себе. Неудобно как-то...

— А что ты сделаешь?

— Ничего.

— А…

— Она чует то же, что и я. Она сама что-нибудь сделает. И не себе на пользу.

«Откуда ты знаешь?» — хотела спросить Маша, но не стала. Леша в ее глазах обрел поистине сияющее величие.

— Тань, а откуда у тебя амулет? — на весь автобус спросила звонкоголосая Вика Андрийчук.

— Бабушка подарила. То есть, не подарила, а на время дала, — рассказывала Танька, гордясь тем, что на нее обращают внимание. — Она говорит, что все равно его мне подарит, но только по завещанию. Она его сама для себя сделала, когда молодая была, его при жизни дарить нельзя.

— А моя бабушка говорит, что перекидываться грешно, — подал голос из угла Иванюков, высокий и нескладный мальчик с совершенно младенческим лицом. — Что мы все богопротивные.

— Помолчал бы, Ивонючкин, — крикнула Лизка Ларина, красавица и стерва.

— Тише, — сказала Марина Петровна. — Гриша, а где живет твоя бабушка?

— В деревне, — пискнул пришибленный Иванюков.

— Должно быть, ей много лет?

— Ага…

— Так вот, — строго сказала Марина Петровна, обращаясь ко всему классу, — в деревнях живут необразованные старые люди. Мы должны относиться к ним с уважением, потому что они воевали, защищая нашу страну. Но необязательно верить всему, что они говорят.

— А может, она вообще травоядная? — фыркнула Лизка.

— Ага, — поддержала ее наперсница, Надя Галоян, тоже стерва, но не такая красивая и гораздо глупее Лизки, — и Ивонючкин тоже травоядный. Травоядный! Травоядный!

Вопли Галоян подхватили Марфин и Черных с заднего сиденья, в несчастного Иванюкова полетела чья-то сменная обувь. Черных привстал и начал бить его сзади по голове. Иванюков закрылся руками и скорчился между сиденьями. Марфин, с тупым интересом на лице, уже пинал его, стараясь попасть в живот. Подростки повскакивали с мест, впиваясь глазами в происходящее, поглощенные невнятным желанием — не то разнять, не то присоединиться. Второе одолевало. Нервное напряжение и весенний бунт в крови, густо замешанные на безумии Дня Здоровья, неодолимо тянули их в драку, предпочтительно — кровавую.

— Прекратите это! — кричала Марина Петровна, но ее не слышали.

Визг Таньки-хромой заметался меж зеркальных окон автобуса, силясь вырваться наружу.

— Перестаньте! Перестаньте! Он ни в чем не виноват! Он ничего плохого не сделал!

— Ага! Ты тоже травоядная! Овца! — с плотоядным восторгом завопила Лизка, по непонятным причинам люто ненавидевшая хромоножку. Еще немного — и класс перенес бы свою дикую ненависть на Таньку, существо еще более слабое и беззащитное, чем Иванюков.

Миронов встал.

Подойдя к Марфину, он дал ему по морде — не так, как вчера бил одноклассников Ольхин, а с силой. Марфин принял это как должное. Черных, лупивший Иванюкова тяжелыми кедами в пакете для сменки, получил этим же пакетом по башке. Остановившись перед Лариной и Галоян, Миронов смерил их обеих тяжелым взглядом. Ларина, откинувшись на спинку сиденья, состроила ему глазки и томно улыбнулась.

Маша резко выдохнула. Миронов медленно повернул голову и встретил ее взгляд. Потом так же медленно обернулся к Лизке.

— Чтоб я больше слова не слышал, — очень тихо, почти шепотом произнес он. — Поняла, крыса?

Ларина готова была стерпеть от Миронова почти все, но тут в ней вспыхнуло бешенство.

— Тоже мне, вожак нашелся! Сначала докажи, какой ты разэтакий, потом командуй!

— Замолчи! — рявкнула Маша.

— Да кто ты такая! — ахнула Ларина.

— Вожачиха! — всхлипывая от хохота, проговорила Галоян.

Маша побледнела.

— Мерзавка!

Хищное весеннее пламя горело и в ее крови. Маша готова была вцепиться Надьке в рожу. Она медленно поднялась с сиденья, но Миронов взял ее за плечо — повелительно и жестко.

— Тихо, — сказал он спокойно. — Все образуется. Марина Петровна!

Марина Петровна, отвернувшись, глотала таблетки.

— Вы с ума все посходили, что ли?! — воскликнула она, когда тишина была наведена. — Малым детям такое прощается, но вы едете на День Здоровья! Через час-два вы станете взрослыми и будете нести уголовную ответственность! Знаете, как это называется — то, что вы здесь вытворяете?! Преступление против Солидарности!

Галоян обмерла. Лизка потупилась.

— Так вот, — продолжала классная. Она встала и вышла на переднюю площадку, чтобы ее могли видеть все. — Скоро родится новая ячейка общества, новая Стая, и Солидарность станет для вас не пустым звуком и не школьным предметом, а основой жизни.

Заученные эти слова она повторяла перед каждым классом, ехавшим на День Здоровья, но они, наверное, были близки сердцу немолодой учительницы, так что горячее убеждение и вера наполняли дежурную лекцию настоящим смыслом.

— Стая — это больше, чем семья, — говорила Марина Петровна. — Стая — это то, что выше нас и одновременно то, что всегда с нами, у нас в сердце. Стая — это навсегда. Скоро вы объединитесь в Стаю, и в ней не должно быть тех, кому вы не будете верить. — Она помолчала, переводя дыхание. — Поэтому я считаю, что нужно проголосовать. По алфавиту.

Галоян была на грани обморока. Марфин, кажется, тоже.

— Кто за, поднимайте руки, — Марина Петровна достала из пакета классный журнал.

— Подождите! — Ларина поднялась. Автобус тряхнуло, и она судорожно схватилась за ручку сиденья. — Я извиняюсь!

— Да-да, — закричала спохватившаяся Надя. — Я… и я...

— Не стоит, Марина Петровна, — спокойно проговорил Миронов. — Нервотрепка нам сейчас только повредит. Правильно я говорю? — он привстал и оглядел автобус.

— Да… да… — вразнобой отозвались голоса.

— Ну хорошо, — безропотно отозвалась классная, села и стала красить губы.

Маша привалилась лбом к стеклу и больше ни на кого не смотрела.

Высотки спальных районов уплыли назад, за окнами мелькали поля и холмы, увенчанные темно-зелеными гривками. Чахлые рощицы по краям дороги постепенно сливались в лес. Автобус круто свернул, проехал еще несколько сотен метров по тряской грунтовке и остановился.

— На выход, — коротко скомандовала Марина Петровна.

Ребята молча пошли к дверям.

На улице Марина Петровна, не говоря ни слова, перекинулась. Ученики последовали ее примеру.

Тропа петляла между поросших лесом холмов и обрывалась в топкой ложбинке. Места были подмосковные, дачные — но ни одного домика не виднелось до самого горизонта. Только леса, луга да пологие холмы.

Маша стояла, высоко подняв морду, и вдыхала ветер, несущий сладостно-свежий запах чистых трав. Непрогретая солнцем земля приятно холодила лапы.

— К роще, — сказала Марина Петровна. — Побегайте по верху холмов, если ничего не учуете. Хотя здесь охотничья зона, ничего не учуять трудно. Я буду вон там — на Желтом холме.

Холм и правда был желтый, три четверти его склонов осыпались песком. Может, здесь когда-то был карьер, а может и нет. Марина Петровна взбиралась на него с трудом, вывалив язык, бока ее, покрытые редеющей шерстью, тяжело вздымались. Кто-то начал подниматься за ней, но это оказалось лишним. Васильчиков повел острой темно-серебряной мордой, коротко тявкнул и понесся вперед. Класс бросился за ним. Через несколько секунд Маша и сама почуяла запах добычи — пряный, темный и теплый, с мускусным оттенком аромат молодой оленухи.

Она пряталась в негустой рощице, совсем близко. Молоденькая зверюшка, сильная, с легкой кровью, она бросилась бежать, едва завидев волков. Класс тут же погнал ее. Поначалу бежали неуклюже, неслаженно, толкаясь, но постепенно каждый нашел свое место и несся над колючей пряной травой уверенно и чисто, не задевая другого. Миронов и Васильчиков шли впереди всех, плечом к плечу. Глядя на них, Маша понимала, что Васильчиков может с легкостью обогнать Лешу и не делает этого только потому, что сейчас это не нужно. Он не был сильнее и выносливее, только легче и выигрывал в ловкости. Маше подумалось: Миронов почему-то совершенно не беспокоился о том, что Васильчиков может победить. Она могла бы удивиться, но знала, что Леше видней.

Оленуха уставала, расстояние между ней и классом неуклонно сокращалось. Маша стремительно шла на левом краю полукруга, который образовали волки-загонщики. На другом краю неслась, упоенно ловя пастью ветер, Танька-хромая, сейчас совершенно не заслуживающая такой клички — «Полуночный амулет» сделал свое дело. Танька не собиралась рвать оленуху, просто наслаждалась возможностью бежать наравне с классом, ощущать свое тело здоровым и мощным. Машу природа этой возможности не лишила, поэтому лапы несли ее за жертвой с непреклонностью звериного инстинкта. Она собиралась кинуться на добычу сразу вслед за вожаком. Класс уже почти настиг жертву, и теперь Миронов шел за оленухой след в след, хладнокровно выбирая удобный момент для последнего прыжка. Васильчиков шел справа, едва касаясь лапами земли, и деликатно подталкивал зверюшку к Миронову. Маше стало ясно, что от роли вожака он отказался.

И тут произошло то, чего никто не мог ожидать. Обезумевшая, загнанная оленуха метнулась влево и на мгновение ее тонкая, покрытая короткой шерсткой шея оказалась прямо перед глазами Маши. Она понимала, что не имеет права этого делать, но инстинкты сработали быстрее разума, она прыгнула, и ее клыки сомкнулись на горле добычи.

Оленуха завалилась набок, еще продолжая бежать, и в эту секунду Миронов запустил зубы в ее нежное брюхо, а Васильчиков вцепился в заднюю ногу. Но первыми они уже не были.

Маша лежала на земле, судорожно глотая горячую кровь первой добычи. Безумный волчий азарт и хищная радость постепенно покидали ее, затихала бившаяся в ушах кровь. Ей стало страшно. Она не хотела. Это ошибка. Вожак — Леша.

Все остальные еще рвали на куски трепещущее тело. Маша встала и закашлялась, — обжигающая кровь попала не в то горло. Когда она подняла голову, перед ней стоял Миронов. Во взгляде его была сталь.

— Если хочешь, я скажу, что первым был ты, — хрипло выговорила Маша.

Миронов как-то странно посмотрел на нее.

— Не надо, — сказал он и добавил: — Ты теперь вожак. — Он повернулся и пошел к Марине Петровне.

Классная руководительница, высунув язык, сидела на вершине холма, наблюдая за первой охотой своих подопечных. Издалека она выглядела маленьким серым конусом. Миронов перешел на рысь и скоро затерялся в густых травах. Маша села и оглядела одноклассников. Васильчиков смотрел на нее так, будто видел в первый раз, и непонятно, чего в его взгляде было больше — изумления, почтения или досады. Ларина совсем по-человечьи сплюнула. Мало-помалу волки оторвались от туши и сели полукругом, уставившись на Машу. Она смотрела на каждого их них и на всех вместе, пытаясь понять — как же она могла оказаться вожаком и как это вообще?

И поняла. Это оказалось не так сложно. Что-то внутри нее выпрямилось пружинисто и упруго, и она вскочила с земли. Волки покорно поднялись, и она повела их, широкой грудью разрезая теплый ветер. Стая шла следом, вытянувшись, как журавлиный клин, стремительно и мощно. Жесткие метелки весенних трав хлестали Машу по брюху, пряное многоцветье запахов рвалось в ноздри. Стая нагнала Миронова, и он присоединился к остальным: теперь Маша хвостом чувствовала, как он быстро и напористо идет за ней, след в след, чуть ли не гонит ее, словно добычу. Но древний инстинкт, кипевший в ее крови, сейчас был сильнее человеческих чувств, Маша была волчицей-вожаком, и все прочие волки были только ее Стаей.

Марина Петровна поднялась ей навстречу.

— Поздравляю, Волкова, — она оскалила пожелтевшие клыки в звериной улыбке. — Вполне успешно.

— Марина Петровна, тут какая-то ошибка, — поспешно начала Маша. — На самом деле это Леша…

— Волкова была первой, — оборвал ее Миронов.

— Все хорошо, Маша, — ободряюще сказала классная. — Ты справишься. Обязана справиться.

— Да, — зло рявкнула Маша и повернулась к одноклассникам. — Стая!

Волки смотрели на нее. Двадцать восемь пар золотых глаз отражали молодую широкогрудую волчицу, ставшую Вожаком Стаи.

— Кто ваш Вожак?!

— Ты!

— Где ваша Стая?!

— Здесь!!

— Что ваша жизнь?!

— Стая!!!

Дикий рев почти оглушил ее. Миронов и Васильчиков орали вместе со всеми. Они стояли совсем рядом, и длинные остевые волосы на их плечах цеплялись друг за друга. Вожаком Стаи мог стать любой. Стала им Маша.

Пока длился обряд, Маша стояла, широко расставив лапы, и внутри ее гремел древний ослепительный звон. Но когда Стая замолкла и обряд закончился, на душе стало тоскливо и серо, как будто туда налили прогорклого масла. Маша села. Все, теперь уже ничего не поделаешь.

К ней подошла Танька — упитанная, литая, серебристая волчица с четырьмя здоровыми лапами. Танька шла и любовалась собой, прямо светилась — обычно-то она была всклокоченная, испуганная какая-то. «Полуночный амулет» превратился на ней в воротник из густейшей шерсти, более темной, чем ее собственная.

— А знаете, я читала, что раньше все Стаи придумывали себе кличи, — сказала Танька, сев рядом с Машей.

— Ну и что?

— Надо нам тоже придумать.

Маша оглядела Стаю. Ребята одобрительно кивали, кто по-человечьи, кто по-волчьи, набок. Леша ухмылялся, вывалив язык.

— «Вэ» — это Волки! — оглушительно рявкнула Маша в ясное весеннее небо. — «Вэ» — это класс!

— Ур-ра-а! — завопил кто-то, и его поддержали дружным воем.

Стая спускалась с холма.